Неточные совпадения
«Скучаешь, видно, дяденька?»
— Нет, тут
статья особая,
Не скука тут — война!
И сам, и люди вечером
Уйдут, а к Федосеичу
В каморку
враг: поборемся!
Борюсь я десять лет.
Как выпьешь рюмку лишнюю,
Махорки как накуришься,
Как эта печь накалится
Да свечка нагорит —
Так тут устой… —
Я вспомнила
Про богатырство дедово:
«Ты, дядюшка, — сказала я, —
Должно быть, богатырь».
Сережа, и прежде робкий
в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович
стал его звать молодым человеком и как ему зашла
в голову загадка о том, друг или
враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
И шагом едет
в чистом поле,
В мечтанья погрузясь, она;
Душа
в ней долго поневоле
Судьбою Ленского полна;
И мыслит: «Что-то с Ольгой
стало?
В ней сердце долго ли страдало,
Иль скоро слез прошла пора?
И где теперь ее сестра?
И где ж беглец людей и света,
Красавиц модных модный
враг,
Где этот пасмурный чудак,
Убийца юного поэта?»
Со временем отчет я вам
Подробно обо всем отдам...
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул
в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен еще. За ближний пень
Становится Гильо смущенный.
Плащи бросают два
врага.
Зарецкий тридцать два шага
Отмерил с точностью отменной,
Друзей развел по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.
— Лапотное, соломенное государство ввязалось
в драку с
врагом, закованным
в сталь, — а? Не глупо, а? За одно это правительство подлежит низвержению, хотя я вовсе не либерал. Ты, дурова голова, сначала избы каменные построй, железом их покрой, ну, тогда и воюй…
Два-три сраженья разыграть,
Конечно, может он с успехом,
К
врагу на ужин прискакать,
Ответствовать на бомбу смехом,
Не хуже русского стрелка
Прокрасться
в ночь ко вражью
стану...
Мазепы
враг, наездник пылкий,
Старик Палей из мрака ссылки
В Украйну едет
в царский
стан.
Между тем этот же Ляховский весь точно встряхивался, когда дело касалось новой фирмы «А.Б.Пуцилло-Маляхинский»;
в нем загоралась прежняя энергия, и он напрягал последние силы, чтобы сломить своего
врага во что бы то ни
стало.
Это и теперь, конечно, так
в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою
в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не
враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь
станет на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
«Господа присяжные заседатели, вы помните ту страшную ночь, о которой так много еще сегодня говорили, когда сын, через забор, проник
в дом отца и
стал наконец лицом к лицу с своим, родившим его,
врагом и обидчиком.
— Признаю себя виновным
в пьянстве и разврате, — воскликнул он каким-то опять-таки неожиданным, почти исступленным голосом, —
в лени и
в дебоширстве. Хотел
стать навеки честным человеком именно
в ту секунду, когда подсекла судьба! Но
в смерти старика,
врага моего и отца, — не виновен! Но
в ограблении его — нет, нет, не виновен, да и не могу быть виновным: Дмитрий Карамазов подлец, но не вор!
В память избавления своего от
врага они поставили крест на высокой горе, которая с той поры
стала называться Крестовою.
Но тотчас, по изгнании
врага, на ее месте явилась новая, серенькая с белыми колонками дорического ордена, и Юрко
стал опять расхаживать около нее с секирой и
в броне сермяжной.
Вот этот взгляд следовало бы проводить
в разборе последних европейских событий, преследовать реакцию, католицизм, монархизм не
в ряду наших
врагов — это чрезвычайно легко, — но
в собственном нашем
стане.
В 1846,
в начале зимы, я был
в последний раз
в Петербурге и видел Витберга. Он совершенно гибнул, даже его прежний гнев против его
врагов, который я так любил,
стал потухать; надежд у него не было больше, он ничего не делал, чтоб выйти из своего положения, ровное отчаяние докончило его, существование сломилось на всех составах. Он ждал смерти.
Он
стал штейнерианцем, но
в известный момент
стал смертельным
врагом Штейнера и писал о нем ужасные вещи, потом опять вернулся
в лоно штейнерианства.
Особенно благодаря тому, что Русская Церковь отстаивала ранний католицизм
в борьбе с его
врагами — папизмом и протестантизмом, а также благодаря тому, что она не отрицала разум, как это делала Римская Церковь, и не допускала при этом возможности появления заблуждений, которые могут отсюда возникать, как это происходит
в протестантизме — она единственная способна
стать посредником, что, впрочем, должно быть сделано единственной основой науки
в России — и самими русскими».
Работающему человеку никогда здесь не было мирной, свободной и общеполезной деятельности; едва успевши осмотреться, он уже чувствовал, что очутился каким-то образом
в неприятельском
стане и должен, для спасения своего существования, как-нибудь надуть своих
врагов, прикинувшись хоть добровольным переметчиком.
Злодеи скоро бы вломиться
в стан могли,
Когда б не прекратил сию кроваву сечу
Князь Курбский с Палецким,
врагам текущи
встречу.
Старику приносил вести о литературном мире, о литераторах, которыми он вдруг, неизвестно почему, начал чрезвычайно интересоваться; даже начал читать критические
статьи Б., про которого я много наговорил ему и которого он почти не понимал, но хвалил до восторга и горько жаловался на
врагов его, писавших
в «Северном трутне».
Во-первых, он, как говорится, toujours a cheval sur les principes; [всегда страшно принципиален (франц.)] во-вторых, не прочь от «святого» и выражается о нем так: «convenez cependant, mon cher, qu'il у a quelque chose que notre pauvre raison refuse d'approfondir», [однако согласитесь, дорогой, есть вещи,
в которые наш бедный разум отказывается углубляться (франц.)] и, в-третьих, пишет и монологи и передовые
статьи столь неослабно, что никакой Оффенбах не
в силах заставить его положить оружие, покуда существует хоть один несраженный
враг.
Наконец Сергей выбился из сил. Сквозь дикий ужас им
стала постепенно овладевать холодная, вялая тоска, тупое равнодушие ко всякой опасности. Он сел под дерево, прижался к его стволу изнемогшим от усталости телом и зажмурил глаза. Все ближе и ближе хрустел песок под грузными шагами
врага. Арто тихо подвизгивал, уткнув морду
в колени Сергея.
Мать считала их, мысленно собирая толпой вокруг Павла, —
в этой толпе он
становился незаметным для глаз
врагов.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое,
в котором, благодаря бога, не
стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью
в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился
в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно,
в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные
враги его,
в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно
стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
Налоги на содержание короля возросли, Наталья денег не давала, и Милан
стал ее
врагом.
В королевстве образовались две партии — Милана и Натальи. Милан окончательно запутался
в долгах и ухитрился заложить почти все свое королевство
в австрийских банках.
Цензура придиралась, закрывая розницу, лишала объявлений. Издательские карманы
стали это чувствовать, что отозвалось и на сотрудниках. Начались недоумения, нелады: кружок марксистов держался особняком, кое-кто из сотрудников ушел. Цензура свирепствовала, узнав, какие
враги существующего порядка состоят
в редакции. Гранки, перечеркнутые цензурой, возвращались пачками, а иногда и самого редактора вызывали
в цензуру и, указывая на гранки, обвиняли чуть не
в государственном преступлении.
Мнительный, быстро и глубоко оскорблявшийся Гаганов почел прибытие верховых за новое себе оскорбление,
в том смысле, что
враги слишком,
стало быть, надеялись на успех, коли не предполагали даже нужды
в экипаже на случай отвоза раненого.
29-е декабря. Начинаю заурчать, что и здешнее городничество не благоволит ко мне, а за что — сего отгадать не
в силах. Предположил устроить у себя
в доме на Святках вечерние собеседования с раскольниками, но сие вдруг
стало известно
в губернии и сочтено там за непозволительное, и за сие усердствование дано мне замечание. Не инако думаю, как городничему поручен за мною особый надзор. Наилучше к сему, однако, пока шуточно относиться; но окропил себя святою водой от
врага и соглядатая.
Примирению же этому выставлялась та причина, что Варнава
стал (по словам Ахиллы) человек жестоко несчастливый, потому что невдавнях женился на здешней барышне, которая гораздо всякой дамы строже и судит все против брака, а Варнаву, говорят, нередко бьет, и он теперь уже совсем не такой: сам мне открылся, что если бы не опасался жены, то готов бы даже за бога
в газете заступиться, и ругательски ругает госпожу Бизюкину, а особливо Термосесова, который чудесно было себя устроил и получал большое жалованье на негласной службе для надзора за честными людьми, но
враг его смутил жадностью;
стал фальшивые бумажки перепущать и теперь
в острог сел».
…Снова дом его наполнился шумом: дважды
в неделю сбегались мальчишки — встрёпанные, босые и точно одержавшие радостную победу над каким-то смешным
врагом; жеманно входили лукавые девицы-подростки, скромно собирались
в углу двора, повизгивали там, как маленькие ласковые собачки, и желая обратить на себя внимание, и боясь этого; являлись тенора, люди щеголеватые и весёлые, один даже с тростью
в руке и перстнем на оттопыренном мизинце; бородатые и большеротые басы
становились в тень к стене амбара и внушительно кашляли там.
Стала ли она жертвой темного замысла, не известного никому плана, или спаслась
в дебрях реки от преследований
врага; вымер ли ее экипаж от эпидемии или, бросив судно, погиб
в чаще от голода и зверей? — узнать было нельзя.
Впрочем, рассуждая глубже, можно заметить, что это так и должно быть; вне дома, то есть на конюшне и на гумне, Карп Кондратьич вел войну, был полководцем и наносил
врагу наибольшее число ударов;
врагами его, разумеется, являлись непокорные крамольники — лень, несовершенная преданность его интересам, несовершенное посвящение себя четверке гнедых и другие преступления;
в зале своей, напротив, Карп Кондратьич находил рыхлые объятия верной супруги и милое чело дочери для поцелуя; он снимал с себя тяжелый панцирь помещичьих забот и
становился не то чтобы добрым человеком, а добрым Карпом Кондратьичем.
Послушайте — у нас обоих цель одна.
Его мы ненавидим оба;
Но вы его души не знаете — мрачна
И глубока, как двери гроба;
Чему хоть раз отворится она,
То
в ней погребено навеки. Подозренья
Ей стоят доказательств — ни прощенья,
Ни жалости не знает он, —
Когда обижен — мщенье! мщенье,
Вот цель его тогда и вот его закон.
Да, эта смерть скора не без причины.
Я знал: вы с ним
враги — и услужить вам рад.
Вы драться
станете — я два шага назад,
И буду зрителем картины.
— Ну, вот видишь, боярин, — сказал знаменитый гражданин нижегородский, — я не пророк, а предсказание мое сбылось. Сердце
в нас вещун, Юрий Дмитрич! Прощаясь с тобою
в Нижнем, я головой бы моей поручился, что увижу тебя опять на поле ратном против общего
врага нашего, и не
в монашеской рясе, а с мечом
в руках. Когда ты прибыл к нам
в стан, то я напоминал тебе об этом, да ты что-то мне отвечал так чудно, боярин, что я вовсе не понял твоих речей.
Ступай
в стан князя Пожарского, ополчись оружием земным против общего
врага нашего и, если господь не благоволит украсить чело твое венцом мученика, то по окончании брани возвратись
в обитель нашу для принятия ангельского образа и служения господу не с оружием
в руках, но
в духе кротости, смирения и любви.
Юрий
стал рассказывать, как он любил ее, не зная, кто она, как несчастный случай открыл ему, что его незнакомка — дочь боярина Кручины; как он, потеряв всю надежду быть ее супругом и связанный присягою, которая препятствовала ему восстать противу
врагов отечества, решился отказаться от света; как произнес обет иночества и, повинуясь воле своего наставника, Авраамия Палицына, отправился из Троицкой лавры сражаться под стенами Москвы за веру православную; наконец, каким образом он попал
в село Кудиново и для чего должен был назвать ее своей супругою.
Все, что ни делалось при дворе,
становилось предметом их всегдашних порицаний; признание Лжедимитрия царем русским, междуцарствие, вторжение
врагов в сердце России, — одним словом, все бедствия отечества были, по их мнению, следствием оказанной им несправедливости.
Удивительным, странным, необычайным вдруг показалось ему его свидание с нею. Возможно ли? он встретился, говорил с тою самой Ириной… И почему на ней не лежит того противного, светского отпечатка, которым так резко отмечены все те другие? Почему ему сдается, что она как будто скучает, или грустит, или тяготится своим положением? Она
в их
стане, но она не
враг. И что могло ее заставить так радушно обратиться к нему, звать его к себе? Литвинов встрепенулся.
— А ты — цыц! Заступник!.. Вот я те дам!.. — Отшвырнув сына
в сторону, он ушёл
в кузницу. Пашка встал на ноги и, спотыкаясь, как слепой, пошёл
в тёмный угол двора. Илья отправился за ним, полный жалости к нему.
В углу Пашка встал на колени, упёрся лбом
в забор и, держа руки на ягодицах,
стал выть ещё громче. Илье захотелось сказать что-нибудь ласковое избитому
врагу, но он только спросил Пашку...
«
Враг общества» сидел, но, должно быть, ему неловко
стало сидеть, когда про него говорили, что он стоит, — он медленно поднялся на ноги, низко опустив голову. Его руки бессильно повисли вдоль туловища, и вся серая длинная фигура изогнулась, как бы приготовляясь нырнуть
в пасть правосудия…
Не плачьте над трупами павших борцов,
Погибших, с оружьем
в руках…
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах.
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучший почет.
Шагайте без страха по мертвым телам.
Несите их знамя вперед…
Кованой
сталью звенели и звали к бою звенящие слова:
Несите их знамя вперед…
С
врагом их под знаменем тех же идей
Ведите их
в бой… до конца…
— Да о тех и говорить нечего! Кто не умеет
стать сам. того не поставите. Белинский прекрасно говорит, что том'. нет спасения, кто
в слабости своей натуры носит своего
врага.
— Вы знаете, — продолжал он, увлекаясь, — люди восторгаются „Галубом“;
в нем видели идеал; по поводу его написаны лучшие
статьи о нравственно развитом человеке, а Тазит только не столкнул
врага, убийцу брата!
Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь
стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже
в прислуге своей князь начал подозревать каких-то
врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч день ото дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого:
в продолжение всего тяжкого состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи.
Как русской, ты
станешь драться до последней капли крови с
врагами нашего отечества, как верноподданный — умрешь, защищая своего государя; но если безоружный неприятель будет иметь нужду
в твоей помощи, то кто бы он ни был, он, верно, найдет
в тебе человека, для которого сострадание никогда не было чуждой добродетелью.
И
стало так: по утрам, проснувшись, Саша радостно думал об университете; ночью, засыпая — уже всем сердцем не верил
в него и стыдился утрешней радости и мучительно доискивался разгадки: что такое его отец-генерал? Что такое он сам, чувствующий
в себе отца то как злейшего
врага, то любимого, как только может быть любим отец, источник жизни и сердечного познания? Что такое Россия?
Красивое, часто дышавшее истинным вдохновением и страстью, лицо Истомина
стало дерзким, вызывающим и надменным; назло своим
врагам и завистникам он начал выставлять на вид и напоказ все выгоды своего положения — квартиру свою он обратил
в самую роскошную студию, одевался богато, жил весело, о женщинах говорил нехотя, с гримасами, пренебрежительно и всегда цинически.
И на том же самом месте, где списана песня Деворы, вечная книга уже начинает новую повесть: тут не десять тысяч мужей боятся идти и зовут с собою женщину, а горсть
в три сотни человек идет и гонит несметный
стан врагов своих.
А потом пойдут газетные «слухи»… ах, эти слухи! Ни подать руку помощи друзьям, ни лететь навстречу
врагам — нет крыльев! Нет, нет и нет! Сиди
в Монрепо и понимай, что ничто человеческое тебе не чуждо и,
стало быть, ничто до тебя не касается. И не только до тебя, но и вообще не касается (
в Монрепо, вследствие изобилия досуга, это чувство некасаемости как-то особенно обостряется, делается до болезненности чутким). А ежели не касается, то из-за чего же терзать себя?
Мольер. С чего ты взял, что я тебя люблю? Ты болтун. Меня никто не любит. Меня раздражают, за мной гоняются! И вышло распоряжение архиепископа не хоронить меня на кладбище.
Стало быть, все будут
в ограде, а я околею за оградой. Так знайте, что я не нуждаюсь
в их кладбище, плюю на это! Всю жизнь вы меня травите, вы все
враги мне.